Об изъятии коррупционных доходов
Как мог бы выглядеть институт изъятия коррупционных доходов в системе гражданско-правовых институтов: размышления по следам заседания КС.
Событием если не года, то месяца точно, стало заседание Конституционного Суда РФ 8 октября 2024 года по вопросу о проверке конституционности статей 195, 196, п. 1 статьи 197, п. 1 и абз. 2 п. 2 статьи 200, абз. 2 статьи 208 Гражданского кодекса РФ по запросу Краснодарского краевого суда. Внимание к нему привлек не только сам рассматриваемый вопрос и не практика прокурорских сотрудников, взявшихся вдруг пополнять бюджет незаконно полученным имуществом, но и реанимация подзабытой практики представления в высшие суды amicus curiae opinions, и четырехчасовая трансляция заседания. Видеозаписи, кстати, доступны на официальном сайте КС.
Признаюсь, мне лично из всех озвученных в заседании позиций ближе та, что излагала Л.Ю. Михеева. Как видится, пп. 8 п. 2 ст. 235 ГК РФ не предусматривает никакого нового гражданско-правового института, а представляет собой простой рефлекс публично-правовой нормы об изъятии у чиновников (здесь и далее этим словом я условно обозначаю всех лиц, в отношении которых действуют эти правила) имущества, законность приобретения которого они не доказали, и в этом смысле пп. 8 п. 2 ст. 235 ГК ничем не отличается от пп. 6 того же пункта и ст. 243 ГК о конфискации. Подобно последней, пп. 8 п. 2 ст. 235 не предусматривает и не может предусматривать оснований и процессуального порядка изъятия имущества, а говорит лишь о гражданско-правовых последствиях такого изъятия – о прекращении права собственности у частного лица и его возникновении у государства. Для гражданского права более актуальным, хотя и неразрешенным, остается вопрос о характере такого прекращения и возникновения – имеет тут место правопреемство государства от того, у кого изымается имущество, или же право государственной собственности возникает первоначально.
Однако, в отличие от классической конфискации, о которой говорится в ст. 243 ГК, у изъятия коррупционных доходов, как оказалось, почти отсутствует эта самая внешняя по отношению к гражданскому законодательству материально-правовая (обязанность отчитываться у чиновников есть и право их проверять законом предусмотрено, а дальше...) и, что еще важнее, процессуальная основа. В итоге получилось, что основанием для изъятия имущества прокуроры стали заявлять не нормы публичного права, а сам пп. 8 п. 2 ст. 235 ГК, требования об изъятии предъявлять в исковом порядке и т.д. Вследствие этого обнаружился существенный недостаток норм, гарантирующих справедливое судебное разбирательство, которые есть в уголовном процессе и в процессе по административным правонарушениям. Если отказ от презумпции невиновности в изъятии предположительно (!) коррупционных доходов являлся сознательным и, можно сказать, определяет физиономию этого института, то отсутствие сроков давности уже вступает в противоречие с принципами публичной ответственности. Уж если сроки давности установлены для привлечения к уголовной и административной ответственности, то они тем более должны быть установлены и для этой санкции (при этом уж если она предполагает меньшие требования к доказыванию нарушения со стороны «обвинителя», то и сроки давности должны быть во всяком случае не длиннее сроков давности привлечения к уголовной или административной ответственности за аналогичные нарушения, а по идее –наоборот, короче). Но здесь обнаружилось, что сроков давности-то никаких и нет. И применение исковой давности, установленной гражданским законодательством, уж если истцы по таким требованиям ссылаются на норму права гражданского – пп. 8 п. 2 ст. 235 ГК (а сама по себе она гражданско-правовая), может пока что служить временным паллиативным решением этого вопроса: по идее, исковая давность тут применяться бы не должна, но покуда законодатель не предусмотрел иных сроков, ею следует руководствоваться во избежание нарушения принципов публично-правовой ответственности. Поэтому накануне заседания КС я высказал в своем Telegram-канале предположение, что по итогам рассмотрения этого дела КС укажет, что вообще-то исковая давность к таким требованиям применяться не должна, но до установления законодателем специального срока привлечения к такой ответственности следует исходить из норм ГК об исковой давности для ограничения действия этой ответственности во времени.
Однако эту заметку я решил написать не в связи с этим. Мои мысли выше, в принципе, ничего глобально нового не сообщают, к таким же выводам приходили и другие комментаторы, и Л.Ю. Михеева их также озвучила в своем выступлении. Пока же я слушал выступления участвовавших в заседании, возникла хулиганская мысль, как этот же институт все-таки мог бы выглядеть, имей он цивилистическую физиономию. Этакая интеллектуальная спекуляция.
Если бы мы захотели рассматривать изъятие предположительно коррупционных доходов как институт гражданского права, то его следовало бы поместить в систему гражданско-правовых институтов.
Наиболее близким выглядит уподобление изъятия таких доходов определению упущенной выгоды через полученный вследствие нарушения доход нарушителя (абз. 2 п. 2 ст. 15 ГК). Почему?
Коррупционные доходы могут быть получены принципиально двумя способами:
(1) условно казнокрадством, т.е. присвоением в том или ином виде публичных активов чиновником и
(2) условно мздоимством, т.е. неправомерным получением чиновником от частных лиц имущественных предоставлений, на которые он права не имеет в силу своей должности (я сознательно стараюсь здесь не использовать строгие уголовно-правовые термины, потому что конкретная уголовно-правовая квалификация этих деяний может быть разная, а может даже – и уголовно-безразличная).
В первом случае, переводя его в гражданско-правовую плоскость, мы могли бы говорить о причинении действиями чиновника реального ущерба тому публичному образованию, средства которого он присваивает. Однако такой ущерб, как и любой реальный ущерб, во-первых, требует определения его размера, а сама конструкция изъятия доходов, законность получения которых не доказана чиновником, наоборот, строится на том, что доказывать прямой ущерб не требуется – достаточно доказать только лишь несоответствие расходов официально задекларированным доходам чиновника. А во-вторых, следовало бы считать, что такой реальный ущерб причинен именно тому публичному образованию, чьи деньги присваивались, – ведь антикоррупционное законодательство распространяется на чиновников всех уровней публичной власти, а пп. 8 п. 2 ст. 235 ГК прямо предписывает изымать их только в доход РФ. Таким образом, даже в случае казнокрадства мы вынуждены прийти к выводу, что квалификация изъятия коррупционных доходов как реального ущерба не выдерживает критики.
Тем более невозможна она во втором случае: та мзда, которую получил мздоимец, вообще-то государству и не причиталась вовсе. Там потерпевший – тот, кто ее уплатил (хотя понятно, что, как правило, обе стороны в процессе взяточничества нечисты на руку). Квалифицируй мы здесь неправомерно полученные доходы как реальный ущерб, нам бы пришлось возвращать их вообще не государству, а взяткодателям.
В то же время при рассмотрении истребуемых по пп. 8 п. 2 ст. 235 ГК сумм как упущенной выгоды, рассчитанной в размере неправомерно полученного дохода делинквента (спасибо А.А. Ягельницкому за формулировку), все сходится: нарушение заключается в получении доходов, источник которых чиновник объяснить не может, хотя обязан, а взыскивается доказанная сумма этих доходов.
В действительности граница между частным и публичным правом, конечно, далеко не столь непроходима, как это часто пытаются изобразить. С одной стороны, мы можем видеть примеры частной защиты публичных интересов (и, между прочим, римское публичное право, особенно республиканского периода, было построен именно на этом), равно как и защиту частных интересов государства публичными средствами, как в рассматриваемом случае.
При этом при квалификации пп. 8 п. 2 ст. 235 ГК как частного случая абз. 2 п. 2 ст. 15 ГК к требованиям о взыскании такой упущенной выгоды, разумеется, подлежит применению исковая давность, как и к любым имущественным требованиям. Более того, это наше рассуждение как раз показывает всю нелепость рассуждений прокуратуры о том, что ею, дескать, защищаются неимущественные права: уж если это убытки, то требования об их взыскании вне сомнений имущественные. Quod и erat demonstrandum.
P.S. «Sui generis» – аргумент для тех, кто пытается прикрыть свое интеллектуальное бессилие и не способен поместить рассматриваемое явление в систему имеющихся.
Источник: заметка Александра Латыева, INTELLECT, в блоге на сайте Zakon.ru
Статьи экспертов юридической фирмы INTELLECT >>
Похожие материалы
