Логика прецедента
Ряд тезисов, которыми следует руководствоваться при работе с прецедентом.
При защите той или иной позиции в суде юристы нередко ссылаются на аналогичные дела, ранее рассмотренные тем же или другим судом, и нередко слышат в ответ от судей: «У нас не прецедентное право». Несмотря на то что среди официально признаваемых источников права прецедент действительно не найти, столь категоричные утверждения представляются довольно необоснованными. Более того, можно утверждать, что любое право — если только оно действительно претендует на то, чтобы быть системой заранее установленных и единообразных правил поведения, а не совокупностью произвольных и ситуативных решений, — не может не быть прецедентным. Александр Латыев, партнер юридической фирмы INTELLECT, формулирует тезисы, которыми следует руководствоваться при работе с прецедентами в современных российских реалиях.
В основе принципа связанности суда своими собственными ранее высказанными позициями лежит известный старый афоризм: «Если по двум одинаковым делам вынесены разные решения, значит, как минимум одно из них неправильно». Разумеется, справедлив он лишь при неизменности внешнего для суда нормативного регулирования — законов, иных нормативных правовых актов и т.п. Также нельзя исключать и того варианта, что ошибочными будут оба расходящихся между собой решения, но в любом случае мы, наверное, должны предполагать, что как минимум в момент вынесения решения судья убежден в его правильности. Обратная ситуация требовала бы оценки уже, скорее, в уголовно-правовой плоскости.
Руководствуясь приведенным афоризмом, суду, который при вынесении решения отступает от своих ранее сформулированных правовых позиций, следует либо объяснить, чем отличается данное дело от ранее рассмотренного, либо прямо признать, что ранее он ошибался. Признание своей ошибки неприятно, но не может быть запрещено, ведь возможность ошибки изначально заложена в любой человеческой деятельности, в том числе судебной. Более того, именно для судебной деятельности закон предусматривает возможность ошибок и дает инструменты для их исправления. Отрицание же самой возможности собственной ошибки, как показывает история, есть прямая дорога к злоупотреблениям и даже преступлениям самого разного рода.
Разумеется, требовать последовательности можно лишь от того же самого судьи, позиции других судей для него не обязательны, если только это не судьи вышестоящей по отношению к нему инстанции. Также нельзя требовать от судьи, чтобы он давал оценку решению другого судьи — опять же, если речь не идет о судье, в следующей инстанции пересматривающем вынесенное этим другим решение.
В то же время вполне логично, что судья заинтересован в том, чтобы вынесенные им судебные акты не отменялись в вышестоящем суде. Таким образом, даже если судья не согласен с правовыми позициями такого вышестоящего суда, ему придется либо следовать им, либо отказаться от своей должности. Впрочем, то же можно сказать и про несогласие судьи с той или иной нормой закона, например. Так что здесь нет никакой особенности именно прецедента как источника права.
Сочетание требования последовательности к самому судье и инстанционной системы рассмотрения дел формирует в конечном итоге прецедентную систему. Как видим, ее логика никак не связана с особенностями возникновения или функционирования именно англо-саксонской правовой системы, но, наоборот, отражает такое неотъемлемое качество права любой страны, как его системность, последовательность и предсказуемость. Конкретно-исторические же формы существования прецедентов в странах англо-саксонской правовой семьи являются лишь частным проявлением этой логики, полезным, однако, для изучения и в других странах с учетом того, что от стран, где обязательность прецедентов давно и без сомнений признается, естественно ожидать и богатого опыта работы со столь необычным источником права, и вынесенных из этого опыта практических наработок.
Изложенные логические основания обязательности прецедента для судов (и, соответственно, для тяжущихся в них) позволяют сформулировать ряд тезисов, которыми следует руководствоваться при работе с прецедентами, как бы их ни называли, в современных российских реалиях.
Формальная релевантность прецедента
Формальная релевантность прецедента — это обязательность или необязательность той или иной правовой позиции с точки зрения круга тех судов, правовые позиции которых авторитетны для суда, рассматривающего конкретное дело.
Если мы исходим из того, что в основе прецедента лежит связанность суда ранее сформулированными им самим правовыми позициями, а также правовыми позициями вышестоящих инстанций, то необходимо сделать вывод о том, что обязательной при рассмотрении конкретного дела будет только прецедентная практика тех судов, на рассмотрении которых в принципе может оказаться данное дело.
Конечно, если позиция сформулирована на уровне ВС РФ, то нет никаких сомнений в том, что она обязательна для судов на всей территории России. Впрочем, даже на этом уровне могут проявиться нюансы, связанные не с территориальной организацией судебной власти, а с разделением ее на ветви. Так, дело, рассмотренное любым из арбитражных судов, может оказаться только в Коллегии Верховного Суда РФ по экономическим спорам (КЭС ВС РФ). Соответственно, практика коллегий того же суда по гражданским делам или по административным делам не будет формально обязательна для арбитражных судов. Аналогично для судов общей юрисдикции необязательна практика КЭС ВС РФ.
Для всех же судов России (и то за исключением КС РФ и конституционных и уставных судов субъектов федерации) обязательна лишь практика, сформированная Президиумом ВС РФ. Президиум же, как известно, рассматривает в порядке надзора крайне малое количество дел — и, в основном, уголовных.
Также формально обязательны для суда, рассматривающего дело, правовые позиции тех апелляционных и кассационных судов, на рассмотрение которых может попасть это дело. При этом необходимо учитывать то обстоятельство, что, в отличие от ВС РФ, в них не происходит селекции дел и в принципе любой участник процесса может добиться рассмотрения дела в соответствующем суде. А раз так, у этих судов намного больше возможностей заставить нижестоящие суды следовать сформированной в них практике. Здесь, однако, мы сталкиваемся с другой проблемой: возможностью формирования разных позиций в разных судах — «законностью московской и нижегородской». Действительно, коль скоро таких судов много, совершенно не исключена ситуация, при которой в одном кассационном округе будет господствовать одна практика, а в другом — другая. Такое различие в подходах может продолжаться многие годы, покуда аналогичное дело не попадет на рассмотрение ВС РФ, который уже сформирует практику уже на уровне всей страны. В этом плане наиболее единообразно, по-видимому, должны рассматриваться те споры, кассационное рассмотрение которых производится в СИП РФ — уж он-то один на всю страну.
Вполне очевидно, что апелляционные суды будут подстраиваться под практику своих кассаций, при этом система организации таких судов в системе общей юрисдикции может сыграть с ними злую шутку: если в арбитражных судах границы апелляционных округов не пересекают границ округов кассационных, то в общей юрисдикции такие пересечения имеются. Апелляционных судов общей юрисдикции меньше, чем кассационных (что понятно, с учетом того, что кассационные суды компетентны рассматривать подавляющее большинство дел, а апелляционные — только ту малую их часть, которые рассмотрены по первой инстанции судами уровня субъекта федерации), так что дела, приходящие из разных регионов в один апелляционный суд общей юрисдикции, после этого могут быть пересмотрены в разных кассационных судах общей юрисдикции. При наличии разной практики в таких разных кассационных судах апелляционному суду придется нарушить хотя бы один из принципов прецедента: либо выносить по одинаковым делам разные судебные акты, подстраиваясь под практику того суда, в который дело может отправиться дальше, либо отказываться от следования практике того или иного вышестоящего над ним суда.
Что же касается формально нерелевантных прецедентов — актов судов того же уровня или вышестоящих, но «чужих» инстанций, то они если и могут приводиться, то только в качестве убеждающих, но никак не обязательных аргументов.
Тождество субъекта, создающего прецедент
Если логика прецедента основывается в первую очередь на адресованном к суду требовании следовать собственной практике, то необходимым условием предъявления такого требования оказывается тождество того, кто вынес прежнее прецедентное решение, и того, кто рассматривает дело сейчас. В связи с этим невозможно предъявлять такое требование к юрисдикционным органам, принципиально не признающим тождества своих составов, рассматривающих разные дела, — к третейским судам, каждый состав арбитров которых может иметь свое собственное мнение, отличное от мнения других арбитров, пусть даже и проводящих свои заседания при администрировании одного и того же постоянно действующего арбитражного учреждения. Также невозможно было бы требовать последовательности, например, от разных составов присяжных заседателей, буде им были бы доверены вопросы права, а не факта.
С другой стороны, изменение персонального состава судебного органа, сформировавшего прецедент, не должно снижать его авторитетности ни для самого этого органа при рассмотрении последующих дел, ни для участников правовых отношений, которые вправе ожидать последовательности в проведении своей позиции от органа в целом, а не исследовать личные взгляды каждого из членов такого органа по тому или иному правовому вопросу. Здесь можно бы было провести аналогию со старой средневековой концепцией «двух тел короля», чье сакральное тело остается неизменным, несмотря на смерть физического тела конкретного монарха. Так же и суд остается тем же самым судом, несмотря на смену судей в нем.
При этом желательно, чтобы сформировавший прецедент состав суда мог считаться выразителем консолидированной позиции всего судебного органа. В идеале таким составом мог бы быть пленум соответствующего суда, в работе которого, как минимум де-юре, принимают участие все судьи соответствующего суда1. Однако пленумы судов в современных отечественных условиях не рассматривают дела (если только речь не идет, опять же, о КС РФ и конституционных или уставных судах субъектов РФ, которые как раз, наоборот, обычно рассматривают дела в пленарном составе, но в них и судей в разы меньше); максимум, что они могут сделать для формирования правовой позиции — это принять постановление. Постановления пленумов, однако, не являются прецедентами по той причине, что не связаны с рассмотрением конкретного дела, а больше напоминают нормативно-правовые акты и по форме их изложения, и по степени абстрактности даваемых разъяснений.
О тождестве субъекта, от которого можно бы было требовать последовательности, в обычной жизни можно говорить разве что когда этим субъектом является мировой судья, единственный на своем участке. Однако вряд ли кто-то будет всерьез обсуждать прецедентную практику конкретного мирового судьи. Как правило, конкретное дело рассматривается лишь небольшой частью из общего числа судей в каждой инстанции. И позиция одного судьи ничуть не является обязательной для другого судьи того же суда. Если они и будут уважать сформированные друг другом позиции, то разве что в силу неформального авторитета другого судьи или из соображений уважения к судебным решениям, старясь блюсти честь мундира.
Даже в ВС РФ дело в кассационном порядке рассматривается не той или иной коллегией этого суда в целом, а всего лишь тремя судьями из состава этой коллегии. Не исключено, что у трех других судей будет иная позиция. Правовая позиция, произнесенная от имени ВС РФ, оказывается подвластна усмотрению тех троих, кому на рассмотрение досталось прецедентное дело. Им впоследствии начинают вторить и другие судьи, чтобы не принижать авторитет суда в целом. Показательно, как судьи порой вынужденно учитывают решения, принятые их коллегами, даже если для рассматриваемого ими дела это решение неудобно. Так, весной 2018 года один состав судей КЭС ВС РФ, рассматривавший два аналогичных дела о возможности уступки требований потребителя о взыскании с застройщиков законной неустойки за нарушение сроков сдачи объекта по договору об участии в долевом строительстве и о последствиях отсутствия регистрации такой уступки (дела №306-ЭС17-12245 и №305-ЭС17-14583), откладывал рассмотрение этих дел до того момента, пока другой состав судей той же коллегии не вынесет определение по вопросу о том, необходима ли регистрация такой уступки вообще (дело №305-ЭС17-17670)2.
Органом, который действительно является единым и единственным представителем всего суда и который имеет полное право говорить от его имени, а не от имени отдельных его судей, является президиум суда. Однако у нас в стране рассмотрение дел президиумом суда осуществляется только в ВС РФ и в СИП РФ. До августа 2014 года пересмотр дел по существу в ВАС РФ осуществлял именно его Президиум, но эта практика после создания единого ВС РФ поддержана не была, несмотря на высказывавшиеся тогда предложения по формированию собственных президиумов хотя бы в каждой из коллегий нового ВС РФ с тем, чтобы точка в вопросе ставилась тем органом, выше которого в данной системе судов уже никого нет в целом, а не отдельными его представителями.
Можно заметить, что Президиум ВС РФ, помимо рассмотрения конкретных дел, утверждает также обзоры судебной практики, которые гораздо больше похожи на прецеденты, чем Постановления Пленума ВС РФ. Здесь он, конечно, в большинстве случаев не рассматривает приведенные в обзоре дела сам, а воспроизводит решения, принятые отдельными судебными составами, однако можно сказать, что, включая их в такой обзор и утверждая его, Президиум ВС РФ от имени всего суда подтверждает, что изложенная в приведенных в нем судебных актах позиция представляет собой консолидированное мнение всего суда3. В то же время следует отметить, что составление таких обзоров представляет собой еще менее транспарентный и менее обеспеченный инструментами по предотвращению волюнтаризма процесс, нежели рассмотрение в коллегиях ВС РФ тех отдельных дел, которые в них упоминаются.
Ответственность субъекта, создающего прецедент
Судья обладает властью — от него зависит благополучие, честь, свобода, а порой и жизнь предстающих перед ним участников процесса. Само это уже должно порождать чувство колоссальной ответственности, тяжелым бременем ложащееся на плечи каждого судьи.
Однако, создавая прецедент, судья несет еще большее бремя ответственности — он делает фактически экзистенциальный выбор, определяя будущее не только непосредственных участников процесса, но и всех, кто в будущем столкнется с подобной правовой ситуацией. Кантовский категорический императив «Поступай так, чтобы максима твоей воли всегда могла быть вместе с тем и принципом всеобщего законодательства» должен руководить им в этот момент.
Однако всегда ли судья способен на это? Даже если мы оставим в стороне возможные претензии к персональному составу сегодняшних российских судов, представив на месте отечественных судей живые воплощения правосудия, всегда ли они имеют возможность полностью оценить все, в том числе отдаленные, последствия своего решения? Как представляется, нет, и препятствия к тому могут от судьи совершенно не зависеть.
Прежде всего нельзя забывать, что прецедент формируется в ходе рассмотрения конкретного дела со всеми его особенностями, которые могут затуманивать собственно правовую специфику спора. В конце концов, первая и основная функция суда — это разрешение спора, а прецедент, сформированная в решении правовая позиция, есть лишь побочный эффект рассмотренного дела.
Кроме того, совершенно особое положение приобретают те тяжущиеся стороны, чье дело дошло до высшего суда страны. С одной стороны, конечно, это положение может быть оправдано тем, что именно они до формирования правовой позиции оказываются в состоянии правовой неопределенности, ведь для всех остальных, находящихся в подобной ситуации, после формирования прецедента неопределенности больше не будет. Они могут быть вознаграждены и за то, что именно их усилиями дело дошло до высшей судебной инстанции. Однако с другой стороны, от них, от квалификации их представителей, от их способности видеть все аспекты правовой ситуации и, что немаловажно, донести их до суда, зависят все остальные. Их ответственность, конечно, меньше, чем ответственность суда, но и они в прецедентном процессе несут тяжелое бремя выбора за всех.
В странах, давно знакомых с прецедентами, где не пытаются делать вид, что их нет, так же давно придуман и институт, призванный облегчить это бремя и дать возможность представить свои соображения по поводу вопроса, требующего решения, всем заинтересованным лицам. Это институт «друзей суда» — amicus curiae — лиц, не являющихся участником конкретного спора, но заинтересованных в той правовой позиции, которая может быть сформирована по его рассмотрении. Они вправе представить суду свои мнения — естественно, не по поводу отношений сторон в конкретном деле, а по поводу подлежащего разрешению судом прецедентного правового вопроса. Мнение «друзей суда» может помочь пролить свет на те аспекты дела, которые в конкретном казусе оказались затенены, или на отдаленные последствия того или иного решения, о которых тяжущиеся, увлеченные собственным спором, могут даже не задумываться.
Конечно, допуск amicus curiae возможен и нужен не во всех делах, хоть мы раньше и обсуждали возможность формирования прецедента даже на низовых уровнях судебной системы. Покуда дело не дошло до высшей судебной инстанции, даже ошибочные решения нижестоящих судов не столь опасны в глобальном масштабе, ведь они могут быть исправлены, если не сейчас, то при рассмотрении аналогичного дела Верховным Судом РФ в будущем. Да, нельзя исключить, что участников сходного дела, не пробившихся сквозь фильтр судьи, отбирающего дела для «второй кассации», и наблюдающих за своими более удачливыми собратьями по несчастью, будет грызть досада, но во всяком случае это останется их частной бедой, не становясь общей проблемой.
Такой общей проблемой может стать именно недостаточно тщательно рассмотренное высшей судебной инстанцией дело, о чем напомнил в свое время Г. Спенсер, назвавший верховный суд группой юристов, которые исправляют ошибки других судов и увековечивают свои собственные. Именно по делам, попадающим на рассмотрение по существу в ВС РФ, следует допускать представление мнений amicus curiae, а может — и заслушивать их точку зрения в устных слушаниях. Конечно, возможно это только в том случае, если само разбирательство дел в коллегиях ВС РФ перестанет походить на обычное кассационное рассмотрение. Также очевидно, что необходимым условием для того, чтобы «друзья суда» имели возможность сформулировать свою позицию и представить ее суду, необходимо и предварительное сообщение о грядущих заседаниях суда (сегодня эту роль берут на себя журналисты либо отдельные интересующиеся, по своей частной инициативе изучающие определения о принятии жалоб к производству, что, впрочем, возможно только по делам арбитражных судов), и достаточное время до рассмотрения дела по существу.
Некоторое замедление судебного процесса и его усложнение, как представляется, вполне может быть оправдано необходимостью защиты от произвольных и волюнтаристских решений, более вероятных в отсутствие amicus curiae. Примеры таких решений нередки. Так, в 2015 году КЭС ВС РФ в деле №309-КГ15-209 приняла крайне спорное решение по вопросу об условиях выдачи разрешения на строительство, отменив вполне обоснованный судебный акт окружного кассационного суда4 и вступив в заочную полемику с коллегией по административным делам того же суда. А из более поздних прецедентов можно назвать Определение КЭС ВС РФ от 18 августа 2020 г. №309-ЭС20-9064, которым была перевернута вся предыдущая практика по вопросу о последствиях расторжения договора и была введена фактически система двусторонней реституции, причем сделано это было безо всякого обсуждения и объяснения причин столь резкого поворота практики. Впоследствии — очевидно, по тем же соображениям уважения к позиции других судей того же суда — эта практика была повторена в Определении от 26 марта 2021 г. №303-ЭС20-20303.
Преодоление прецедента
В условиях, когда за год издается гораздо больше законов, чем дней в году, прецедент оказывается значительно более стабильным регулятором, чем законодательство. Суды крайне неохотно меняют свою позицию. Означает ли это, что прецедентное решение в принципе неизменимо? Разумеется, нет. Во-первых, сложившаяся судебная практика может быть преодолена принятием нового нормативного акта, прямо регулирующего соответствующие отношения иным образом, чем это делала практика. Во-вторых, нельзя исключать и возможности отступления суда от своей прежней позиции, ее корректировки, прямого признания неверности своего прежнего решения. Более того, именно признание за собой права на ошибку есть необходимое условие для исправления такой ошибки и через это — величайшее подтверждение уверенности в себе и в своей компетенции. Настаивать на верности своего мнения несмотря ни на что — удел тех, кто поражен комплексом неполноценности, которого, разумеется, у суда, тем более Верховного, быть не должно.
Более того, в условиях действия континентальной правовой системы, основанной на нормативных актах, прецедент все-таки является не основным источником права, и необходимость в нем возникает лишь тогда, когда имеется некоторая неоднозначность нормативного регулирования. А раз так, и тот выбор между несколькими возможными вариантами правоприменения, который сделан в прецедентном решении, обычно вовсе не однозначен — не исключено, что в других условиях суд пошел бы другим путем. Поэтому естественным фактором, требующим пересмотра прецедента, выступает даже не ошибка его автора, а изменение внешних обстоятельств, что, конечно же, и вовсе никак не может унизить того, кто создал прецедент.
Наше действующее право, однако, не знает институтов, позволяющих пересматривать прецедентные правовые позиции. Лишь действовавшая до 7 февраля 2011 г. редакция Федерального конституционного закона от 21 июля 1994 г. №1-ФКЗ «О Конституционном Суде Российской Федерации» предусматривала в ст. 73 процессуальные последствия «необходимости принять решение, не соответствующее правовой позиции, выраженной в ранее принятых решениях Конституционного Суда Российской Федерации» — в этом случае соответствующая палата КС РФ передавала дело на рассмотрение его пленарного заседания. Однако с ликвидацией палат в этом суде исчез и этот намек на право суда изменить свое мнение.
Некоторые намеки на возможность изменения судебной практики оставляют нормы процессуальных кодексов о пересмотре дел по новым обстоятельствам: формирование или изменение практики по-прежнему признается в них основанием для такого пересмотра. Однако наиболее применимы такие нормы к изменению практики путем издания постановления Пленума ВС РФ. Изменение практики в Постановлении Президиума ВС РФ в них хотя и упоминается, но сколько-нибудь внятного механизма такого изменения наше процессуальное право не знает.
Отсутствие такого механизма приводит к тому, что изменение практики оказывается волевым решением трех конкретных судей ВС РФ — как это имело место при вынесении названного выше Определения КЭС ВС РФ от 18 августа 2020 г. №309-ЭС20-9064 — без должной оценки необходимости такого изменения и всестороннего его анализа.
В тех же случаях, когда суды не решаются все-таки столь резко и откровенно порвать с предыдущей практикой, сделав вид, будто ее вовсе и не было, они предпочитают указывать основания, по которым ранее вынесенные прецеденты считают неприменимыми, иначе говоря, содержательно нерелевантными для нового рассматриваемого дела.
Содержательная релевантность прецедента
Содержательная релевантность прецедента есть его относимость к тому правовому вопросу, который предстоит разрешить в конкретном деле.
При применении обычных источников права суд решает вопрос о применимости той или иной нормы, исходя из ее гипотезы (при рассмотрении уголовных дел — диспозиции, но для данного исследования эта специфика словоупотребления в уголовном праве значения не имеет). Однако особенности формирования правовых позиций в ходе рассмотрения конкретных дел накладывают свой отпечаток на то, как следует решать, относится тот или иной прецедент к данной ситуации или нет.
Будучи по природе своей судебным актом по конкретному делу, прецедент, безусловно, нагружен обстоятельствами, значимыми только для этого дела. Собственно правовой вопрос может потеряться на фоне этих обстоятельств.
В странах, давно знакомых с прецедентами, существуют определенные техники как изложения самих решений, так и последующей работы с ними с целью отделить правовую позицию (ratio decidendi) от привходящих обстоятельств конкретного дела (obiter dictum). Однако в нашей стране культура выделения соответствующих частей в самих судебных актах отсутствует, даже если оставить за скобками тот факт, что судебные решения российских судов иной раз пишутся так, чтобы максимально затуманить основания, по которым вынесено то или иное решение. В такой ситуации хоть каким-то подспорьем оказываются заголовки и краткое изложение судебных актов, которые даются в тех самых обзорах судебной практики, утверждаемых Президиумом ВС РФ. Эти заголовки становятся фактическим заменителем норм права для нас, юристов, воспитанных на нормативных правовых актах.
Между тем определение относимости прецедента к делу должно идти совершенно иным путем: не через формулирование абстрактного правила и следование ему, а через выделение в том конкретном деле, которое рассматривается в данный момент, обстоятельств, существенно отличающих его от дела, ставшего прецедентом. Таких обстоятельств, которые оправдали бы иной подход, чем был сформулирован в прецеденте. Именно такой способ отграничения (distinguishing) нормален для применения прецедентов: движение мысли здесь идет не путем сравнения абстрактной нормы с обстоятельствами конкретного дела, а путем сравнения двух конкретных дел — прецедентного и рассматриваемого в данный момент — и выделения общего и особенного в них.
В заключение следует отметить, что прецедент, являясь естественным продуктом судебной системы, наиболее адекватным ей способом восполнения пробелов в праве, разрешения противоречий и устранения разногласий, оказывается в то же время мощнейшим инструментом ограничения судебного произвола. Судья, пытающийся под предлогом того, что «у нас не прецедентное право», безо всякой иной содержательной мотивировки отказаться от применения формально и содержательно релевантной правовой позиции, претендует на роль оракула, пророка, знающего-де абсолютную истину. Однако, претендуя на это, он отказывается тем самым от почетной позиции судьи — служителя права, заранее определенного и предсказуемого.
Источник: «Адвокатская газета» (№ 23 (376) / 2022)
Статьи экспертов юридической фирмы INTELLECT >>
[1] Можно сказать, что желательность принятия решения всем составом судей в целом долгое время чувствовало наше право. Так, апелляционной инстанцией над мировыми судьями по Судебным уставам 1864 г. был съезд мировых судей, а по Декрету СНК «О суде» от 22 ноября (5 декабря) 1917 г. уездные и столичные съезды местных судей выступали в качестве кассационной инстанции.
[2] Подробнее об этих делах см.: Латыев А.Н. Уступка требований из договора участия в долевом строительстве: Верховный Суд уточняет свою позицию // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2018. № 10. С. 12-29.
[3] Известно, что обзоры практики издают и некоторые суды нижестоящих инстанций. К ним, видимо, следует относиться как к сборнику судебной практики соответствующего суда и оценивать их значимость сообразно тем правилам формальной релевантности прецедентов, которые были отмечены ранее.
[4] Подробнее см.: Латыев А.Н. Выдача разрешения на строительство: fiat iustitia – pereat mundus // Вестник экономического правосудия Российской Федерации. 2015. № 7. С.14-18.
Похожие материалы
